Не всё в этой войне исследовано. Существует много белых пятен, одним из которых является битва окружённых 6й и 12й армий в июле-августе 1941г в лесу Зелёная брама у села Подвысокое. Эта маленькая история не прольёт свет на всё происходящее тогда. Но немного приблизит нас к тому времени. История эта написана о подлинных участниках тех событий с воспоминаний моего деда Ротара Василия Сильвейстровича непосредственного участника этой битвы.
Боль, почему так больно? Перед глазами темно и все плывёт. Незнаю сколько времени прошло, чтобы я осознал происходящее. Я понял, что лежу на спине и не могу пошевелиться, болит плечо. С верху придавило. И через мгновение в сознании резануло другой болью, болью обиды и ненависти. Вот сволочь фашистская, не повезло. Только выберусь, ответите мне за все, за всех погибших товарищей, за все ваши злодеяния. Небо было затянуто дымом, и где-то слышались выстрелы. Постепенно гул танковых моторов и беспорядочная стрельба нарастали. Надо спешить. Нет, мне не страшно я не боюсь смерти. С трудом выбираюсь по мокрой траве. Через мгновение понимаю… это кровь. Не ужели она моя? Правая рука не действует. Медлено поднимая голову, я упёрся в чёрное дуло немецкого автомата. Немец что-то громко кричал, и лишь по движениям его автомата стало понятно, надо вставать. Ползать не буду перед этой нечестью, если суждено умереть… то стоя.
Ещё пару часов назад мы были уверены, что выберемся из этого котла, а месяц тому ни кто и не думал, что война продлится больше недели. Я не поверил тому, кто сказал бы, что наша армия от новой границы за месяц отступит до Умани, и мы окажемся в окружении. Но так уж сложились обстоятельства не в нашу пользу. Утром комдив лично решил вести остатки 58-й дивизии на прорыв в сторону Первомайска. Генерал-майор Прошкин человек отчаянной смелости за таким пойдут полки, и наш полк этот приказ принял на ура. Вернее это не полк, а его остатки всё, что удалось по крупицам собрать комиссару. В непрерывных боях у Подвысокого наш полк потерял больше половины орудий. Снаряды давно закончились, и комиссар решил оставшиеся орудия закопать в лесу. Ночью остатки нашего полка сапёрными лопатами и голыми руками под присмотром начальника разведки рыли в сырой от дождей земле, глубокую траншею. Туда сложили уцелевшие орудия и ротные миномёты. В пустой ящик от снарядов бережно уложили партбилеты, личные знаки отличия, командирские книжки. Люди не спали четвёртые сутки, фактически наша дивизия вторую неделю ведёт не прерывный бой с врагом, неся потери. И враг этот не такой, с которым моему отцу в 14 году довелось воевать. Немец только что прошёл по Европе железным сапогом без особых усилий и находится в состоянии куража. Против нас действуют отборные дивизии егерей 17-й полевой армии, укомплектованные по полной боевой и танковые дивизии Клейста. В придачу к ним Румынские, Венгерские и Итальянские корпуса. Но и мы не лыком шиты, тоже по зубам можем дать. Мёртвые фрицы валяются по всем дорогам и полям. Особенно много их полегло по периметру вокруг леса. Немецкие похоронные команды не успевают хоронить своих солдат. На трупы советских солдат они вообще не обращают внимание. Их хоронят местные и мы по ночам. От этого по местности расходится едкий трупный запах, это запах смерти.
Я готовился к прорыву, со всей серьёзностью дела понимая, что это может быть наш последний шанс. Проверяя подпругу своего коня, я ласково поглаживал его по гриве, не зная, что сегодня Орлик спасёт мне жизнь. Знал бы я, чем это всё закончится, я бы не задумываясь вместе с конём и оружием, ушел домой. Снаряд разорвался прямо под ним и своим телом конь защитил меня от осколков. Он лежал на траве с развороченным брюхом, и трава вокруг была красной от крови, теперь я совершено точно знал, что кровь не моя, а Орлика. Откуда взялись немецкие танки, когда мы вышли из лесу я не знаю. Немцы были кругом. Медлить нельзя, надо было принимать решение, и Прошкин повёл кавалерию прямо на танки. За эти недели я видел не мало проявлений отчаянного мужества. Пограничники, сражавшиеся рядом с нами, до последнего патрона, а затем в рукопашном бою штыком и голыми руками убивали противника, добывая себе оружие. Некоторые из них не хотели отходить, считая приказ об отступлении предательским, а отступающих трусами. Видел я и ребят поджигающих немецкие танки бутылками с горючей смесью и танкистов оставшихся без своих танков шедших в штыковую атаку вместе с пехотой.
Вокруг царил хаос, носились обезумевшие лошади вместе с егерскими мулами. Горела трава, дым закрывал и так серое от дождевых туч небо. Кругом лежали убитые. Взглядом я искал комиссара Пожидаева, во время атаки я видел его совсем рядом. В руках у него было знамя дивизии. Может, ему повезло, и он с остальными прорвался через кольцо окружения. Не хочется верить, что он погиб или попал как я в плен.
Вечером я оказался за колючей проволокой в какой-то колхозной ферме, в месте с сотнями пленных. Голова гудела, сильно распухло правое плечо, и рука не слушалась. Оглядевшись, я стал искать знакомых, но тщетно. Не одного знакомого лица. Многие были растерянны и подавленны. Когда стемнело, кто-то меня тронул за плечо. Я поднял голову, передо мной на корточках сидел пожилой мужчина, по петлицам было видно, что он из медицинской службы. Шёпотом он заговорил со мной.
- Сынок, ты ранен?
- Не знаю, сильно болит плечо. Сказал я.
- Дай, посмотрю, я фельдшер.
Военфельдшер медицинской службы, звали его Михалыч, оказался врачом от бога.
Он быстро определил, что у меня сломана лопатка. Руками на ощупь он соединил
перелом и наложил шину из подручного хлама.
- Ну, вот теперь всё в порядке до свадьбы заживёт. Как тебя зовут?
- Василий.
- А лет тебе Вася сколько?
- Двадцать.
- Я пойду надо помочь другим раненым. Познакомься вот с младшим лейтенантом.
Показал он на белобрысого парня с серыми очень грустными глазами.
Лейтенанта звали Сева, по петлицам было видно, что он танкист. Из
разговора я узнал, что он москвич и что их 11-ю танковую дивизию бросили нам на помощь. Пока мы находились на ферме, много переговорили, пытаясь оценить происшедшее. За это время мы успели подружиться, и Сева прикипел ко мне всей душой. Ферма пополнялась всё новыми и новыми пленными. Михалыч помогал раненым как мог. Местные жители на свой страх и риск пытались нас подкармливать. Нам повезло нас, охраняли Итальянцы. Их удавалось подкупить, и они пропускали к колючей проволоке женщин с хлебом и молоком. Лагерям, которые охранялись немцами, повезло меньше. Немцы свирепствовали, стреляли без предупреждения. Среди пленных искали евреев и комиссаров и расстреливали на месте. Был у немцев ещё один приказ. Расстреливать на месте женщин в военной форме. На глазах у обезумевших от жажды и голода пленных, немецкие солдаты опрокидывали сапогом крынки с молоком и топтали хлебные буханки.
По ночам мы слышали пулемётные очереди и грохот разрывов. Не трудно было
отличить, где лупит максим, а где мг. Это отдельные отряды засели в лесу и немцам не удаётся их до сих пор выкурить. Но вскоре всё утихло. Прошло ещё пару деньков, нас построили колонной и двинули в сторону Умани. К тому времени рука у меня зажила.
Позже через годы я узнал, в какой ад нас гнали. Из Уманской ямы мало кому
удалось выбраться живым. В день там умирало от ран, голода, болезней и побоев охраны до ста человек. Благодарю бога что, не колеблясь, решился на побег. Я был уроженцем этих мест и хорошо ориентировался на местности. Родное село Лозовата находилось в 40 километрах. Отступая, наша дивизия проходила рядом с моим родным домом.
План побега созрел на ходу. Бежать я решил не один, а вместе с Севой. Почему-то мне показалось, что лейтенант пропадёт. Вид у него был растерянный. Похоже он быстро сломается. Колону вели по дороге через подсолнечное поле. Зрелище было жалкое. Полу раздетая босая толпа пленных, среди которых было много раненных перебинтованных грязными тряпками. Но и среди этого хаоса многие пытались поддерживать дисциплину. Конвоировали колону эсэсовцы… особая порода нелюдей. Тех, кто падал, они расстреливали, как собак не давая даже подняться. Все обочины дороги были усеяны трупами наших пленных. Мы с Севой попали по середине между конвоирами. Эсэсовец, который шёл за нами, периодически поворачивался на пару секунд спиной. И на повороте дороги, когда передний конвоир скрылся за кустами, а задний повернулся к нам спиной, я решился. Улучив момент, я толкнул Севу в подсолнухи, и сам юркнул за ним. Пробежав пару рядов подсолнуха стараясь не задевать за стебли мы упали лицом в бурьян, стараясь вдавиться как можно глубже в землю и не дышать. Бурьян был высокий и густой. Дожди сделали своё дело нам на руку. Не знаю, сколько прошло времени пока, прошла вся колона. Мне показалось, что целая вечность. Я ничего не слышал кроме ударов своего сердца. Если бы нас заметили, то расстреляли, прямо на дороге и ещё человек десять чтобы другим не повадно было. Отлежавшись в поле, вечером мы начали свой путь в Лозовату. Идти приходилось по ночам осторожно. Днём передвигаться было опасно, по дорогам рыскали жандармы. В одном овраге мы нашли родник. Возле него лежал умерший от тяжёлых ран боец красной армии в форме лейтенанта пограничных войск. Гимнастёрка на нём была бурой от запёкшейся крови. Рядом с ним лежал немецкий пулемёт с почти пустой лентой патронов. У погибшего лейтенанта не было документов только один смертный медальон. Не далеко от оврага рос молодой пролесок, и мы решили лейтенанта похоронить там. Могилу копали стволом пулемёта, таким образом, немецкий пулемёт сослужил последнюю службу советскому пограничнику. Там же закопали пулемёт. Через пару суток мы благополучно добрались до села.
Ночью мы зашли в село. Дорогу я знал с закрытыми глазами. Странное ощущение охватило меня. Раньше я как бы тихо не старался пройти по улицам Лозоваты редко какая собака не могла меня учуять, и обязательно подымался лай на десять дворов вперёд. А сейчас царила гробовая тишина. Тихо я приблизился к родной хате. Ставни были закрыты, но сквозь них просматривался тусклый свет керосинки. Прислушавшись, я постучал по окну. Через мгновение клацнула лямка на дверях, и знакомый голос мамы спросил; кто там? В хате тускло горела керосинка, пахло сеном. Казалось маме, ещё не верилось, что это я. А мне не верилось, что я дома. В хате кроме мамы и сестрёнки Зои никого не было. Мама открыла сундук и стала вынимать отцовские вещи. Зоя, а ну быстро принеси воды с керницы и марш быстро с хаты на двор хлопцам надо помыться и переодеться. Через мгновение в сенях стукнули пустые вёдра. Мама откуда-то достала кусок мыла и отцовскую бритву. Вася, снимай с себя этот мотлох, и ты хлопец тоже, к стати как тебя зовут. Сева. Отозвался он робко.
Впервые за месяц мы сняли с себя грязные гимнастёрки. Пришла Зоя и сказала, что в летней кухне всё готово. Мы пошли в летнюю кухню, на распаленной плите грелось два ведра воды. Следом зашла мама и кинула гимнастёрки в плиту. Она сказала, чтобы мы остальные вещи с себя спалили в плите. Помывшись и побрившись, мы вернулись в хату уже переодетые в гражданское. На столе стояли две кружки с молоком, хлеб и сало с цибулей. Жадно накинувшись на еду, я не заметил, как на столе появилось две чарки с самогоном. Это было кстати. Мы выпили не чокаясь, и я увидел, как у Севы по щеке потекла слеза. Слёзы горя за наших погибших товарищей.

Наш музей
На главную