В ГЛУБОКИЙ ТЫЛ
18 августа 1941г нас подняли на рассвете, выдали по баночке варева из чечевицы и приказали, забрав все свои пожитки, строиться. Построивши поротно, нас вывели за территорию лагеря на площадь. Здесь все наше организованное деление поломалось. Немцы штабных офицеров, т.е. старший командный состав, от майора и выше, вывели в отдельную колонну, а всех остальных разбили на большие группы, человек по четыреста. По окончании разбивки нам прочитали напутственные правила, состоящие из многих пунктов, и каждый пункт оканчивался одним и тем же: «будет расстрелян».
Выдали на восемь человек одну буханку хлеба, около одного килограмма весом, и отправили по дороге Умань – Винница, в сторону Ивангорода. Путь был длительным и тяжелым. Колонны вели примерно в полукилометре одна от другой. Первой повели колонну старшего командного состава. Истощенные систематическим голоданием люди шли тяжело. Ни пищи, ни воды в дороге не давали. Правда, в дороге делая небольшие привалы, не столько для нас, сколько для отдыха конвоя, нас сводили с дороги в поле, где мы запасались питанием. Сухими стручками гороха, сахарной свеклой, кукурузой и тем питались всю дорогу. Многие люди не выдерживали и падали от истощения и переутомления. Немецкий конвой точно придерживался правил и всякого, кто отставал, пристреливали или прикалывали штыком. Поэтому вся дорога была усеяна трупами, от Умани до Винницы. Я, старшие лейтенанты Полежай, Бабин и Афанасьев все время держались вместе, следили и помогали друг другу.
К исходу первого дня нас привели в Ивангород. В Ивангороде был устроен большой лагерь, обнесенный высоким забором из колючей проволоки, с соответствующими вышками. Под лагерем конвой нас предупредил, чтобы мы выбросили приобретенные в поле продукты, так как на воротах будут обыскивать, а в лагере нас будут кормить. Мы поверили, ибо через проволоку было видно, что первые колонны проводят прямо около дымившихся котлов и выдают по баночке варева, мы выбросили все запасы. Когда подошла наша очередь мы получили по баночке варева и оно оказалось обыкновенным просом в кипяченой воде, которое способны есть только птицы. Похлебав немного жидкости, мы выбросили просо и устроились на ночлег посреди двора.
На следующее утро нас построили очень рано и повели, подгоняя плетками и прикладами к пруду, где, загнав в воду, дали напиться воды, кое-кто всполоснул лицо. На обратном пути выдали на четырех человек одну буханочку хлеба и отправили на Гайсин. До Гайсина я настолько выбился из сил, что самостоятельно дойти не мог, меня довели под руки мои товарищи. Однако, несмотря на сильную усталость, я уговаривал товарищей бежать, так как здесь были наиболее удобные места, частые леса, овраги и невдалеке населенные пункты. Но, из моих товарищей частично согласился только Афанасьев, а остальные категорически отказались. Вероятно, они были правы. Нас, кроме непосредственного конвоя у колонн, сопровождал отряд велосипедистов, вооруженных автоматами и пулеметами. Велосипедисты все время обгоняли нас, делая скрытые засады в местах, удобных для побега.
Гайсин нас встретил еще хуже, чем Ивангород. Нас просто, как скот загнали во двор бывших кавалерийских конюшен и предоставили самим себе. Но, помня Ивангород, мы запаслись в дороге зерном гороха и другими продуктами, подобрали ведро и, раздобыв с большим трудом ведро воды, почти до полуночи на костре варили себе питание. Наевшись почти досыта, оставив запас на завтрак, мы устроились отдыхать среди коновязей.
На следующий день нам в Гайсине устроили дневку. После отдыха я с утра на следующий день ходил по лагерю, искал товарищей. Здесь я встретил бывшего начальника политотдела дивизии, а затем начальника политотдела корпуса старшего батальонного комиссара Бромберга. При встрече со мной он почему-то испугался и просил меня никому не говорить о его звании и фамилии. Бромберг просил называть его интендантом 3-го ранга Яковлевым Иваном Ивановичем. Я пообещал Бромбергу, что его просьбу выполню, и при встрече товарищей, знающих его, предупредил. Однако я указал Бромбергу, что я не злопамятный, вспоминать прошлое не люблю и считаю за низость сводить личные счеты. Он напомнил мне случай, который произошел в Проскурове. Когда меня принимали в ряды партии, он присутствовал как представитель парткомиссии дивизии и резко выступил по моему адресу. Мне пришлось долго уверять его, что это дело прошлое и все давно забыто, о чем не следует вспоминать. Как мне показалось, он несколько успокоился и мы расстались. Больше я его не встречал. Здесь же в Гайсине к нам привели старшего лейтенанта Товкайло, переодетого в гражданскую форму. Он оказался в Гайсинском районе. Его поймали местные полицаи и передали в лагерь военнопленных. После этой встречи я его больше не видел. Это дало козыри в руки моим товарищам, которые убеждали меня, что бежать бесполезно, все равно поймают полицаи и в лучшем случае передадут в лагерь, а может быть и хуже.
На следующий после дневки день нас построили очень рано и уже с восходом солнца мы были за Гайсином. Нас вели на Брацлав. Уже за Гайсином нас догнала машина, выдали по одной буханочке хлеба на четыре человека, и мы продолжали наш марш. Где-то на половине пути для нас местным населением было организовано питание. Среди поля, около 50м от дороги колхозники вынесли продукты питания и разложили их в длинную шеренгу. Наша колонна, поравнявшись с колхозниками, разбежалась и все кинулись на продукты. Изголодавшиеся люди пренебрегали криками конвоя, поднявшейся стрельбой, продолжали налетать на продукты и хватали, что кому попалось в руки. Мне досталась большая 3-х литровая бутылка молока. Мои товарищи также запаслись кое-какими продуктами, и мы были обеспечены до вечера и на следующее утро. Это обеспечение досталось нам дорогой ценой. На месте, где доставали эти продукты, осталось лежать несколько человек, убитых конвоем.
Питались мы прямо на ходу, ибо немцы делали привалы очень мало. Они, видимо, выполняли график движения, и нам до захода солнца необходимо было пройти расстояние в 30км до Брацлава. А вести уставших и голодных достаточно сложно. Люди, несмотря на крики конвоя, избиения и даже стрельбу, двигались медленно. К стрельбе в пути уже так привыкли, что на выстрелы никто не обращал внимания. К закату солнца мы подошли к Брацлаву. В Брацлав нас не пустили и отаборили на лугу под Брацлавом, оцепив часовыми и пулеметами. Даже по естественным надобностям не пускали отойти от табора.
Кое-как переспав, утром мы двинулись на Немиров. Дорога после Брацлава стала еще тяжелее. Люди, будучи голодными, после молока и жирных продуктов поболели животом, а в пути из колонны не выпускались. Начались избиения отстававших людей, участилась стрельба, и на дороге оставалось больше трупов убитых конвоем.
Во второй половине дня мы подошли к Немирову. Под Немировом, на большой площадке было также колхозниками организовано питание, но было организовано несколько лучше. Здесь были установлены полевые кухни, из принесенных продуктов изготовили суп. В сыром виде выдавали только фрукты и овощи. Получив по баночке супа и небольшому кусочку хлеба, мы наскоро поели и двинулись дальше в путь. К ночлегу в Вороновицу мы прибыли поздно ночью. Это была последняя ночевка перед Винницей.
К исходу дня 23 августа 1941г нас привели в Винницу и расположили в военном городке, превращенном в лагерь военнопленных. Итак, за 5 дней пути мы прошли 170км от Умани до Винницы, ежедневно в среднем по 34км. Нас, то есть командный состав, разместили в большую 3-х этажную казарму. Ночь была тяжелой. Поболевшие животом люди просились во двор по естественным надобностям, но выпускали и водили в отхожие места местные полицейские по десять человек. Создалась большая очередь у дверей, полицаи разгоняли очередь, «угощая» многих резиновыми плетками.
Имея привычку осмотреть все углы места, где нахожусь, я заглянул в дверь на 3-м этаже, где мы помещались. Дверь вела на лестницу, а спустившись по ней, я попал во двор с тыльной стороны казармы. Осмотревшись хорошо, я незаметно для часовых, стоявших на вышке, пристроился к очередной десятке и оставался на улице очень долго. Конвоирующие полицаи приводили и уводили людей по десять человек, строго по счету, а я оставался вне счета и подозрения. В казарму я проходил, также пристраиваясь к десятке, доходил до казармы, а там незаметно за угол и через свой ход в казарму. Обнародовать ход для многих было нельзя, ибо все бы кинулись туда и немцы закрыли бы его или было бы обнаружено часовыми на вышке. Так за ночь я выходил незаметно раза три на улицу, отдыхая от шума, духоты и смрада в казарме.
Утром нас всех вывели во двор, где мы находились целый день, даже под дождем, ибо казарма за ночь была приведена в такое состояние, что пребывание там людей было не возможно. Пребывая целый день на улице, хотя и в отдельной клетке, я несколько рассмотрел лагерь. Вся территория военного городка была разбита на большое количество отдельных, отгороженных колючей проволокой клеток. У ворот каждой клетки стояли местные полицаи, с желто-голубой с большим орлом повязкой на рукаве, с плетками из проволоки или кусками резиновых шлангов, которыми стегали пленных, хуже немцев.
В каждой клетке была отдельная группа людей, значение которых установить не удалось. В одной соседней с нами клетке находились матросы с закованными в цепи руками, которым не давали возможности даже присесть, а все время издевались над ними, придумывая самые нечеловеческие пытки. Здесь среди нас и других групп уже ходили предатели, выпытывая людей еврейского происхождения и политработников. Выявленных людей уводили, и больше они не возвращались. А среди нас были такие люди, почему-то озлобленные, и озлобленные не на врага, а на своих, в угоду немцам выдавали своих людей. Правда, их было немного, и они выживали только до первой ночи. Одного из таких, оказавшегося в нашей группе, оставили трупом на ночлеге под Брацлавом. Так же разделывались с ними и в Виннице.
Питались в Виннице мы только за счет принесенных с собой продуктов. Правда, один раз в день нам выдавали по баночке какого-то варева. Насмотревшись на порядки в Винницком лагере, я еще больше убедился, что чем глубже в тыл, тем невыносимее становится для пленных. Это еще была родная земля, где всякими путями помогали свои люди и питанием, и добрым словом, и могли скрыть при побеге. Оказаться же на чужой территории, среди вражеского населения – это явная, медленная, голодная смерть. Если еще можно было выносить голод, холод и сильную усталость, то издевательства, нечеловеческое отношение, в котором человек приобретает дикий образ, становились невыносимыми.
Передо мной стала задача освободиться из лагеря. Эта мысль мне не давала покоя ни днем, ни ночью. И я принял решение только бежать, даже одному, если не согласятся товарищи, пока еще нахожусь на родной земле, ибо Винница была последним пунктом на своей территории. Пусть даже я буду убит при неудачном побеге, так будет на родной земле, и это я предпочел бы медленной голодной смерти в нечеловеческих условиях неволи. С такими мыслями я бродил из угла в угол нашей клетки днем, уговаривая бежать своих товарищей, не спал и ворочался ночью.
ПОБЕГ
Во второй половине дня 26 августа 1941г нас начали строить в колонны по такому же принципу, как строили в Умани, то есть отдельно старший командный состав. Перед построением мои вещи находились в казарме, на 3-м этаже. Пока я забрал вещи и вернулся к строящейся колонне, мои товарищи Афанасьев, Бабин и Полежай уже стояли в колонне далеко впереди. Попытка пристроиться к ним не удалась. Таким образом, я потерял товарищей и остался сам среди незнакомых мне людей. Построив колонну, нас оцепили конвоем и, ничего не сказав, повели на станцию Винница. Всю дорогу от лагеря до станции нас мочил дождь, начавшийся еще в лагере. Мы сильно промокли и озябли.
На станции нас ожидал эшелон, состоявший из крытых и открытых вагонов. В эшелон грузили по мере похода колонн. Старший командный состав погрузили в крытые, а нас всех в открытые вагоны, в которых возят уголь. В каждый вагон набили столько людей, сколько могло стоять. Погрузив вагоны, закрыли дверь и закрутили проволокой. После погрузки эшелон вскоре отправили в направлении Казатин. Конвой, сопровождавший эшелон, состоял в основном из стариков, порядка 50 лет и выше. В дороге нас продолжал мочить моросящий дождь, мы промокли до костей, и задувающий холодный ветер приводил людей к окоченению.
Мое решение бежать усилилось. На первой остановке я попросился у старого немца, который оказался сговорчивым, по естественным надобностям. Вылез из вагона через верх и осмотрел кругом возможность побега ночью. Вернувшись в вагон, я поговорил с оказавшимися в этом вагоне капитаном Мироненко, старшим лейтенантом Ляшенко и другими командирами нашего полка и дивизии. Будучи голодным, ибо нас в этот день не кормили, а запасы, приобретенные в пути, мы за двое суток почти все израсходовали. Если и осталось немного пищи, так она была унесена моими товарищами, которые попали в другой вагон. Дождь и пронизывающий ветер не утихали. Раздетые люди жались друг к другу, чтобы хоть немного согреться. Донимал и голод.Кое-как сев и прижавшись к группе людей, я вскоре уснул.
Сколько я спал, не знаю. Проснувшись, я увидел, что продолжает моросить дождь, дует сильный ветер и сильно темно. Послушав и убедившись, что разговора в тормозной будке не слышно, где сидели два немца, конвоировавшие нас. Я разбудил товарищей из нашего полка, которые были рядом со мной. Проснувшись, каждый кинулся в противоположную сторону вагона, так как мы находились под тормозной будкой вагона. Пробираться пришлось прямо по людям, ибо стать в такой массе народа, да еще в спешке и темноте негде было.
Некоторые начинали ругаться, однако основная масса людей прикрикнула на них: «Молчи, пусть идут». Добравшись до конца вагона, я перелез на сцепку и оказался самым крайним слева по ходу поезда. Люди прыгали друг за другом, безо всяких правил, на полном ходу поезда. Мне пришлось прыгать последнему. Только я приготовился прыгать, вагон вошел под мост. Я почувствовал, что близко станция и начал спешить. Как только вагон вышел из-под моста, я прыгнул. В сильной темноте и при спешке я не заметил рычага стрелочного перевода с гирей и попал обеими ногами на него. Удар был очень сильным. Я ничего не помнил, однако, прийдя в сознание, я видел, что надо мной проносятся вагоны, я лежу параллельно рельсам, и сильно пекут ноги. Как только прошел последний вагон, я поднял голову и увидел красный сигнал конца поезда.
Ощупал ноги, они оказались целыми. Оглянувшись кругом, первое, что я увидел, был немецкий часовой, ходивший по мосту, под которым только что прошел наш поезд, и проектировался на фоне неба. Вблизи, слева от меня был садик, а в садике стоял домик. Находясь внизу, для часового я в темноте не был виден. Поднявшись на ноги, я снова упал, ноги набрякли после сильного удара. Но, оставаться на месте долго было нельзя, необходимо быстро уходить дальше от железной дороги. На четвереньках я добрался до садика, перебравшись через ограду, подполз к домику. В домике окна были открыты. Прислушавшись, я понял немецкую речь, в домике были немцы. Тогда ползком по садику я добрался до насыпи железной дороги, по мосту которой ходил немецкий часовой. Взобравшись на насыпь, я выждал, когда немец пойдет в противоположную сторону моста, перекатился через полотно железной дороги и скатился на противоположную сторону насыпи.
Сразу же за насыпью оказался высокий камыш и вода. Я забрался в камыш и воду. Сильная роса после дождя и вода под ногами несколько помогли мне. Намочился до верха и набрал в сапоги воды, что помогло моим ногам. Я начал, правда, очень хромая, ходить, хотя и медленно. Обойдя камыш и выйдя на сухое место, я попытался свистом и окликами найти товарищей. Но, убедился в бесполезности этого дела, ибо, видимо, я очень долго выбирался со станции и обходил часового, они могли за это время уйти далеко, стараясь подальше удалиться от железной дороги, чтобы обезопасить себя в случае поисков немцами.
Выйдя на полевую тропинку, я направился в сторону проектировавшегося населенного пункта. Как только я оторвался от камышей и вышел в чистое поле, за мной послышался стук нескольких пар сапог и звон котелков. Я подумал, что немецкий патруль. Мысль бежать – оборвалась. До населенного пункта в одной стороне и до каких-то зарослей в другой было далеко, а я едва двигался шагом. К счастью передо мной оказался небольшой кустик. Я сел под кустик и замер. Возле меня прошли три человека, они заговорили по-русски. Я окликнул «Товарищи, возьмите меня с собой!». В ответ послышалось «Пристраивайся, чего же». Я пошел за ними. Но, оглянувшись и увидев, что я едва ковыляю на ногах, они сказали «Ты еще и хромой, а нам возиться с тобой некогда, иди потихоньку сам, а мы пошли».
Так я снова остался один. Дойдя до населенного пункта, я забрался в палисадник, ощупью нашел яблоки и сорвал в свою котомку несколько яблок, которые впоследствии оказались очень твердыми и кислыми. Однако, нужно было грызть – сильно томил голод. Будучи сильно уставшим, я вышел за село и начал искать место для отдыха. Пришлось искать долго. Вблизи села были копны скошенного хлеба. Однако, они были очень близко под селом и я боялся быть пойманным в спящем состоянии, так как сильно устал. Далеко в поле на фоне неба проектировалась скирда соломы. Добравшись до нее и убедившись, что она старая и утром здесь никого не может быть, я остановился на ней. Забравшись на самый верх скирды, я вырыл в соломе глубокую яму. Залез в нее, накрыл себя соломой и устроился отдыхать. Мучивший голод, волнения от побега, неизвестность завтрашнего дня долго не давали уснуть. Однако сильная усталость превозмогла. Несколько обогревшись, я уснул.
Проснулся я поздно. Ярко светило солнце. Поднявшись несколько выше в своем убежище, я открыл солому и грелся на солнце. На дороге, проходившей близко, ходили люди. Я долго сидел, грелся и выбирал время, когда на дороге не будет никого, чтобы выбраться из убежища. Улучив момент, я спустился со скирды и вышел на дорогу. Дорога вела под село. Я пошел в обход села и, только выйдя на окраину, я зашел в по виду самую бедную хату. Постучал в окно и вызвал хозяйку хаты. Она рассказала мне, что в селе немцев нет, они бывают наездом за продуктами, и запросила меня в хату. В хате я несколько обсушился возле горящей плиты, меня покормили вареной картошкой с огурцами, хлеба в доме не было, и, высушив зеленого листа махорки, дали закурить. В хате я узнал, что это небольшое село Семеновка, в нескольких километрах от Бердичева, в районе станции которого я «высадился» из поезда. Расспросив дорогу на Винницу, более глухими местами, я, поблагодарив хозяйку, тронулся в путь по родной земле, хотя и оккупированной агрессором. Итак, в ночь на 26 августа 1941г, на 20-й день пребывания в немецком плену, я оказался на воле, хотя и со многими неизвестными впереди.
Справка: Танченко Митрофан Иванович, 1907г рождения, капитан. С 09.39 командир 1-го артдивизиона 88 артполка 80-й сд, с 25.07.41 ИО командира полка. Плен 6.08.41, Умань, Вин-ница. 26.8.41 побег из поезда под Бердичевом. Воевал. 20.08.45 нашел в Копенковатом свои документы и орден Красной Звезды. Оставил воспоминания. Почетный гражданин г. Карло-Либкнехтово. Умер в Донецке 23.09.1973г.
